В статье «Брутальный грязный русский медведь» описывались стереотипы британского медиасознания, связанные с проявлением русского менталитета, характера, образа жизни. Между тем не меньший интерес, на наш взгляд, представляет обращение британских СМИ к образам русской истории – ориентирам национальной самоидентификации. Русская история для британцев – это, прежде всего, российские правители: посредством их образов оцениваются этапы русской истории, а вместе с ней – и сами русские. Так, говорится, например, об эпохе Петра I, Александра I и др. Если отношение к коммунистическим вождям, сформированное в годы «холодной войны», в силу своей однозначности не нуждается в особом изучении, то анализ использования образов дореволюционных правителей России в британской прессе будет представлять несомненный интерес.

В ходе исследования 500 статей в газетах «Гардиан», «Таймс» и «Телеграф» за 1998-2006 гг. было выявлено, что британское медиасознание обращается к образам именно русских царей (Tsar, Tzar) – не императоров (!); слово «император» упоминается крайне редко, даже когда говорится об имперских, колониальных замашках of Tsarist Russia – царской России. Хотя, как известно, русские цари, начиная с Петра I, носили титул императоров. Образы русских царей нужны британским журналистам для того, чтобы более наглядно, образно, а точнее, более стереотипно представить для своих читателей Россию современную. Среди русских правителей английские журналисты чаще всего упоминают Ивана Грозного (Ivan the Terrible – Иван Ужасный), Петра Великого (Peter the Great), Екатерину II (Katherine the Great) и Николая II в связи с большевиками.

Русские цари, как отмечают английские журналисты, в целом «сочетали в себе черты христианских басилевсов и восточных ханов» («Царь Владимир Грозный мечтает о сегодняшней короне» (”The Guardian”, март 2000), причем восточный деспотизм заметно преобладал. И общим для всех русских правителей является тирания, склонность к насилию, агрессивность и излишества. Взойдя на трон, они получали безграничные возможности для диктата собственной воли, не встречая никакого противодействия со стороны пассивного, забитого, запуганного общества и бездействующего закона. В статье «Путин проявляет сверхцарские претензии» читаем: «Иван Грозный построил Собор Василия Блаженного… Мистер Ельцин потратил сотни миллионов из бюджета, чтобы сделать Кремль достойным царя… А теперь и Владимир Путин хочет внести свой вклад. Для бедного мальчика, который вырос в коммуналке и лучшей игрой для которого в детстве было охотиться на крыс в подъезде, он слишком быстро вошел во вкус роскоши» – далее о Путине как о хозяине Кремля с его бесчисленными угодьями и роскошью (”The Guardian”, октябрь 2000).

С каждым из популярных в британской прессе правителей связан определенный комплекс сегодняшних ассоциаций, ожиданий и страхов. Этим объясняется востребованность в различные эпохи то одних исторических персонажей, то других.

ИВАН ГРОЗНЫЙ

Этот персонаж российской истории для английского медиасознания символизирует Россию в целом и воплощает самые характерные черты российского правителя. В нем стереотип Иван как типичный «русский» наслаивается на другой стереотип: дикие, склонные к насилию, «брутальные», необузданные в любые времена русские.

В статьях о России имя Ивана Грозного наиболее часто появляется начиная с 2000-го года, что связано, в первую очередь, с началом правления Владимира Путина. Аналитическая статья 2003 г. «В компании монстров и монархов» скрыто высмеивает вторую президентскую кампанию Путина, ставя в один ряд Грозного, Сталина и Путина: «лица Сталина, Ленина, Феликса Дзержинского – основателя КГБ и Ивана Грозного отныне сопровождают москвичей при их поездках по дороге на работу, ибо красуются среди 50 портретов российских героев, включая царя Петра Великого, на постере для избирателей от «Единой России» – политической партии, представляющей кандидатуру Владимира Путина на переизбрание … коллаж из монстров и монархов, которые совместно отправили на смерть десятки миллионов россиян…».

Близость Путина Ивану Грозному проявляется, по мнению английских журналистов, в родстве методов управления государством: «В 16 веке царь Иван Грозный устраивал кровавую баню для своих подданных... Таков преимущественно русский стиль правления... Не будет преувеличением сказать, что эта традиция по-прежнему практикуется российскими государственниками (Russia's gosudarstvenniki), сторонниками «сильного государства», пользующимися благожелательным отношением Путина, и что пять веков после Ивана Грозного Россия просто покоится на единоличной воле» («О царях и комиссарах», ”The Guardian”, июнь 2001).

Еще Иван Грозный существует для британского сообщества как царь, «строительством Собора Василия Блаженного Иван IV отпраздновавший свою победу над монголами, прежде чем стать Грозным» («Хорошего дня, товарищ. Москвичи тренируются улыбаться, чтобы не отпугивать туристов» – ”The Guardian”, ноябрь 2000) – забавная и показательная небрежность по отношению к истории «этих русских варваров»: перепутаны покорение Казани и победа над монголо-татарами двумя веками ранее.

Фильм Сергея Эйзенштейна «Иван Грозный» в Англии едва ли не самый популярный из российских художественных фильмов, судя по частоте его упоминаний в разном, порой неожиданном контексте, несмотря на более чем преклонный «возраст» и идеологическую тенденциозность этого безусловного шедевра советского кинематографа. Анонс выхода его на DVD в Британии сопровождается настоятельной рекомендацией рецензентов «обязательно посмотреть» этот «политический триллер», который «намного лучше, чем «Александр Невский» и «Броненосец Потемкин», потому что в нем «прекрасно показана атмосфера». Фильм Эйзенштейна (и его центральный образ) используют в самых разнообразных, не связанных ни с самим фильмом, ни с русским царем, контекстах: в рецензиях на оперы «Борис Годунов» и «Хованщина»; в статьях про передел власти на «Мосфильме», когда Путин росчерком пера решил судьбу этой киностудии, о творчестве режиссера Всеволода Пудовкина, об искусстве киномонтажа…

Своеобразно также мнение британских СМИ о «национальных героях России» . В статье “The Times”, («Наши герои – как булавочные головки: мы воздвигаем их, чтобы скинуть» октябрь, 2000) читаем: «Французы продолжают восхищаться Наполеоном и Жанной Д’Арк, немцы – Бахом, Бисмарком или Гете. Русские все еще уважают Екатерину Великую, Ивана Грозного и даже Сталина как героическую гигантскую фигуру». Интересно сопоставление Баха и Гете с Грозным и Сталиным (и, по сути, отрицание (из-за умолчания) совершенно иных символов национальной гордости, повод для которой российские граждане видят скорее в Пушкине, Толстом (или же в Гагарине), нежели в Сталине или Грозном).

В ряде случаях образ Ивана Грозного помогает британским журналистам «понять» образы и мотивацию деятельности людей, ставших символами человеконенавистничества. Так, в статье “The Times”, («Был ли сифилис тем демоном, который вверг Гитлера в безумие?» март, 2003) сопоставления Ивана Грозного с Гитлером появляются для объяснения «безумств Гитлера». В статье приводится суждение, что Гитлер, как и Иван Грозный, был болен сифилисом, – заболеванием, которое, если верить журналистам «Таймс», «начало распространяться в Европе в середине 16 в. среди королей, и есть хорошие свидетельства, что сифилисом был болен в числе других королей и королев Иван Грозный». Поскольку стереотип о «безумствах Грозного» полностью сложился, к нему удобно обращаться для суждений «по аналогии», при этом ссылка на венерическое заболевание царя подается как достоверное мнение, хотя ни одним фактом не обосновывается.

Как уже отмечалось, образ Грозного используется для показа особо жестоких форм правления и расправы (сопоставления со Сталиным, Гитлером). Поэтому для создания эмоционального, шокирующего контекста образ является крайне востребованным. В статьях на злободневную тематику читаем, что Иван Грозный «мог бы позавидовать той свирепости, с какой Путин расправляется со «свободолюбивыми чеченскими повстанцами» («В России старые привычки держатся долго», “The Times”, октябрь, 2002) и что для «долгопамятных» чеченцев Сталин и Путин – то же, что генерал Ермолов, который сжигал их дома и казнил священнослужителей («Люди, рожденные, чтобы сражаться», “The Times”, октябрь, 2002). В газете «Телеграф» Иван Грозный обычно упоминается в контексте с Путиным, зачистками против террористов и Чеченскими войнами.

И, наконец, “Ivan the Terrible” популярное прозвище для обладателей имени Иван, например, для многих латиноамериканских и некоторых испанских футболистов Иванов, для гольфиста Ивана Ганца; такое же название получил пронесшийся по американскому побережью разрушительно-смертоносный ураган.

ПЕТР I

Петр I в британских газетах – типичнейший персонаж российской истории. Он органично вписывается в линию деспотизма, причем в его образе выпячены черты дикаря и варвара. Характерный пример – статья «Прогресс хулигана» («Телеграф», март, 1998): Петр прибывает в Лондон учиться, но вместо этого все вокруг себя ломает и крушит, потому что он хулиган и не может не разрушать. Статья посвящена экспозиции к 300-летию приезда Петра I в Лондон, причем главными экспонатами, достопримечательностями выставки оказываются счета за те разрушения, которые Петр – один или со своими собутыльниками – произвел в Англии, «успев» очень многое за трехмесячное пребывание там. Последовательно проводится идея о том, что Петр был такой большой, неотесанный и грубый, что, даже обучаясь у англичан техническому прогрессу, он все разрушал, сопровождая это безмерными возлияниями спиртного (то есть задействуется также стереотип о пьянстве русских): «Русский правитель ростом в 6 футов 7 дюймов», который своими «тяжелыми сапогами заглушал шум набережной» «прибыл в Англию в 25 лет, чтобы набраться знаний, чтобы они помогли ему подтащить его страну к европейскому руслу. Он тяжко трудился и тяжко пил…».

Заявленное в заголовке «исправление» русского царя (progress) опровергается в статье полным отрицанием возможности для него исправиться: «царствующий хулиган смотрел с восхищением на королевские морское училище и госпиталь». То есть проводится мысль о том, что Англия – лучшее место в мире, ею не может не восхищаться даже такой варвар, как Петр, который (все же!)… «наилучшим» образом пытается разрушить ее. Автору другой статьи (Discovery о Соборе, «The Guardian», ноябрь 1999) о величии и красоте архитектуры Англии образ Петра Великого понадобился, что сослаться на то, что «русский царь восхищался красотой творений Кристофера Рена» (истинная красота способна вызвать восхищение даже у варвара Петра I). Представление Петра I как дикого, полуварварского правителя поддерживается мыслью о том, что он самостоятельно наказывал своих подданных: «Император, поровший обычно своих министров, если они не удовлетворяли его нетерпеливое желание сделать Россию силой на международной арене» («Царский флагманский корабль присягает на верность Гарвичу», The Guardian, август 2000).

Другое направление использования имени Петр I связано с представлением российской внешней политики как экспансивно-захватнической, колониальной. К этому контексту британская пресса обращается в связи с присоединением Кавказа, освоением Севера и Сибири и отношениями с прибалтийскими государствами. Так, журналист The Guardian, размышляя о двух чеченских войнах, дает историческую ссылку, согласно которой Северный Кавказ был присоединен к России в 1722 г Петром I (!) и с тех пор Кремль пытается навести там порядок. Говоря о чеченской войне, журналист не боится сопоставлений нынешней политики со сталинской депортацией и даже с гитлеровским Холокостом: «…Точно так же, как Гитлер со своим Холокостом… Сталин массированно депортировал чеченский народ в Центральную Азию. Эта попытка русифицировать регион … отражала 150-летние усилия царских и коммунистических деспотов усмирить неуправляемый Кавказ»; или «…С тех пор как Петр Великий аннексировал в 1722 году Дагестан с его каспийским побережьем, Кремлевские лидеры сражались за его усмирение. Ответом Сталина была депортация всего чеченского народа. Тысячи умерли» («Через три года после того, как война убила 80 000, Ельцин планирует другое вторжение в Чечню. Ельцинская Россия: специальный репортаж», The Guardian, сентябрь, 1999).

Черты колониальной политики видятся британским медиа-сообществом и в этапах освоения Севера и Сибири. Петра как «строителя» русского Севера сближает со Сталиным город «Архангел (вместо «Архангельск» - К.Б., И.Т.), который был построен по принципу государственной интервенции. Петр Великий решил, что это будет морская база. Каналы, связывающие город с Петербургом на юге, были построены посредством рабского труда при Сталине». («Северные города России умирают, потому что люди уезжают», The Guardian, январь, 2000).

Страдания эстонцев (как физические, так и моральные) в результате русской колонизации хорошо переданы в следующем фрагменте: «Барочный дворец в Парке Кадриорг был занят Петром Великим в 1718 году … Завершенное в 1900 году, но спроектированное в духе московской архитектуры 17 в., здание собора провокационно названо в честь средневекового завоевателя Эстонии Александра Невского. Его иконы, мозаика и 15-тонный колокол были ввезены из Петербурга» («Таллинн. Город, который пришел с холода. Освобождаясь из-под ига советского подавления, эстонская столица присоединяется к «революции кафе», The Guardian, июнь 2000).

Петр I упоминается и в связи со своим скульптурным изображением, причем, в традиционном контексте «Петр – Сталин». Так, в статье о постперестроечной России 1999 г. Петр I упоминается в связи с Церетели, «столь же тиранически наводнившим Москву своими творениями, как Сталин в 1950-х… Грузинский художник и скульптор оставил свою монструозную метку на Москве 1990х столь же определенно, если не столь же тиранически, как его соотечественник Сталин сделал в 1950-х… На Москве-реке церетелевский Петр Великий идет по воде и возвышается почти на 100 метров вверх. Ему удалось разрушить композицию Кремля» («Зураб Церетели – московский король кича» (The Times, 1999)); или «Самое «творческое» преступление Церетели – 200-футовая статуя Петра Великого, стоившая правительству 11 миллионов фунтов» («Художники ищут убежища от уродства. В поисках денег … они идут на брутальные излишества, чтобы изобразить пост-советскую жизнь» (The Guardian, март 1999).

ЕКАТЕРИНА II

Однозначно позитивный контекст сопровождает лишь образ Екатерины Великой - хотя исторически при ней имперская экспансия была интенсивной, жестоко подавлялись народные волнения, в том числе народов покоренных – башкир, народов Сибири, подавлялась свобода слова, моральный облик императрицы оставлял желать лучшего и т.п. Очевидно, как женщина она не внушает западному сообществу столь сильного страха, в отличие от русских царей. Ее даже любят за то, что она подарила Британии – коллекционерам, королевскому двору – много шедевров мирового искусства. Себя же императрица воспринимала «преемницей Петра I – модернизатора, любившего говорить, что он открыл «окно в Европу» («Тратьте! Тратьте! Тратьте!», The Guardian, ноябрь, 2000).

В заключение остановимся на особенностях построения статей о русских царях. Проводя параллели между правителями нынешними и прошлыми, авторы придерживаются обратной хронологии – причем едва ли не всегда. Или же, начиная с 19 в., «заскакивают» в 20-й, чтобы в конце статьи оказаться в 16-м. Заканчивая статьи хрестоматийными образами-примерами, они стремятся к однозначному восприятию нашей историю как негативной, в духе жестких стереотипов своей культуры. Например, в статье «The Guardian» «Царь Владимир Грозный мечтает о сегодняшней короне» (март, 2000 г.) обсуждаются благие намерения баллотировавшегося в Президенты В.В. Путина и подвергается сомнению его возможность их осуществить; заканчивается статья следующим пассажем: «Уже был в России однажды молодой царь, который мечтал расправиться с богатыми, коррумпированными боярами (лексика оригинала сохранена. – К.Б., И.Т.), представлявшими угрозу для выживания России. Как и у Путина, у него были чистые моральные идеалы, но слишком слабое государство, чтобы проводить их в жизнь без тиранического насилия. Его звали Иваном IV, известным как Иван Грозный».

Статьи качественных английских газет, в которых они упрекают русских в варварстве, дикости, неотесанности и невежестве, буквально пестрят ошибками – и фактическими, особенно из истории, и орфографическими, прежде всего в заимствованных названиях. Впрочем, судя по обилию анахронизмов и весьма причудливой логике, увязывающей в единые смысловые ряды совершенно разнородные и разноплановые явления, английские журналисты стремятся не столько рассказать читателям о чем-то новом, примечательном, сколько уничтожить явление в глазах читателей, сформировать крайне негативный образ. При этом они зачастую не затрудняют себя проверкой фактов. Так, Сергиев Посад в статьях английских авторов превращается в “Sergevev Pasad”, Годунов – в Gudunov’a, кот Кузька – в Кузню (Kuznya). Чечня у некоторых авторов становится “Chechenia”, Екатеринбург – Екатеринбергом, Василий Митрохин - Vassiliev Mitrokhin. Русские купцы оказываются главными героями пьес Николая Островского. И мн. др.

Таким образом, в разные периоды новейшей российской истории ожидания, а точнее, связанные с Россией страхи делали актуальными тех или других исторических персонажей. В ельцинскую эпоху наиболее «востребованным» оказывался Петр I: его образ, видимо, накладывался на стереотипный образ русского правителя того времени. В 2000-2001 гг. и в период перевыборов В.В. Путина, в 2003 г., «ключевым» к создаваемому британскими СМИ образу Путина английские журналисты делают Ивана Грозного. Екатерина же, видимо, в силу ее принадлежности к «слабому полу», не внушает западному медиасознанию столь сильного страха, как цари-мужчины, поэтому она не ассоциируется ни с тиранией, ни с экспансией (хотя, как известно, при ней Российская империя существенно расширяет свои границы), ни с варварством. Николай II – неизменно не более чем жертва большевиков или фон для активности популярного на Западе Григория Распутина.

Однозначно негативное отношение Запада к России, субъективность и тенденциозность в освещении любой темы, любого факта из прошлого и настоящего России – все это говорит о незавидной участи российской демократии в настоящем и в будущем. Обращение же нашей либеральной и демократической элиты к западным ценностям и мнению Запада оказывается прочно соединено с распространенной там русофобией. Контекст «демократия – русофобия» становится устойчивым стереотипом российского большинства. Константин Белоусов, Ирина Телегина, Исследовательский центр E-generator.ru